"Тихий Дон" и убийство Урицкого

                                                                                                                                      На солнце, сверкая штыками —        

                                                                                                                         Пехота. За ней, в глубине, —
                                                                                                                              Донцы-казаки. Пред полками —
                                                                                                                     Керенский на белом коне.

                                                                                                                                           Л. Каннегисер, "Смотр"

           "Дневник казака-студента насквозь литературен" - писал Зеев Бар-Селла о дневнике  Тимофея, глава XI третьей части "Тихого Дона ("Записки покойника. “Тихий Дон”: текстология хронологии", "Русская Почта", Белград, 2008, №1).  Помимо русских классиков - Пушкина, Тургенева, Толстого, Достоевского, Крылова - в нем оставили свой след Батюшков, Сологуб, Арцыбашев, Эдгар По, Чернышевский...
        В данной публикации мы укажем еще на  два возможных источника, с большой вероятностью использованных   в дневнике.   Один из этих источников, особенно важный на наш взгляд,  обнаружен в  совсем  неожиданном тексте,  опубликованном   только   через  три года после смерти Ф.Д. Крюкова.

       В 1923 году в номере 16 парижского журнала "Современные записки" был опубликован  очерк Марка Алданова "Убийство Урицкого". Поводом к написанию очерка стало  убийство в Лозанне 10 мая 1923 г. советского дипломата  Воровского, вызвавшее у Алданова крайне отрицательную реакцию. Размышления о возможности оправдания политического убийства в каких-либо обстоятельствах привели Алданова к написанию очерка об убийстве пятилетней  давности в Петрограде.

      30 августа 1918 г., в один день с покушением на Ленина в Москве, в вестибюле Народного Комиссариата внутренних дел Петрокоммуны был застрелен председатель Петроградской ЧК Моисей Урицкий. Убийца пытался скрыться, но был задержан. Расстрелян в конце октября 1918 г. Алданов очень хорошо знал убийцу -  поэта Леонида Каннегисера. Для нас  представляют большой интерес отрывки из дневника Каннегисера, бывшие   в распоряжении Алданова в 1923 г.,  некоторые из которых Алданов и приводит в своем очерке.

     Приведем полностью ту часть дневника Каннегисера, которая опубликована Алдановым. Она написана в 1914 г. Дневник приводится и далее цитируется по изданию - М. Алданов "Зарисовки октябрьской революции", СПб., Институт иностранных языков,  2017.

"У меня есть комната, кровать, обед, деньги, кафе, и никакой жалости к тем, у которых их нет. Если меня убьют на войне, то в этом, безусловно, будет некоторый высший смысл."
"Прервал писание, ходил по комнате, думал и, кажется, в тысячный раз решил; 
      "иду!" Завтра утром, может быть, проснувшись, подумаю: "вот вздор! Зачем же мне идти: у нас огромная армия". А вечером опять буду перерешать. Потом пойду на компромисс: "лучше пойду санитаром". Так каждый день: колеблюсь, решаю, отчаиваюсь " и ничего не делаю." 
      "Другие, по крайней мере, работают на пользу раненых. Я тоже был раз на вокзале. Одного раненого пришлось отнести в перевязочную. При мне сняли повязку, и я увидел на его ноге шрапнельную рану в пол-ладони величиною: все синее, изуродованное, изрытое человеческое тело; капнула густо кровь. Доктор сбрил вокруг раны волосы. Фельдшерица готовила повязку. Двое студентов тихонько вышли. Один подошел ко мне, бледный, растерянно улыбаясь, и сказал: "Не могу этого видеть". Раненый стонал. И вдруг он жалобно попросил: "Пожалуйста, осторожней". Я чувствовал содрогание, показалось, что это ничего, и я продолжал смотреть на рану, однако не выдержал. Я почувствовал: у меня кружится голова, в глазах темно, подступает тошнота. Я б, может быть, упал, но собрался с силами и вышел на воздух, пошатываясь, как пьяный. 
      И это может грозить " мне. Знать, что эта рана на "моей ноге"... И как вдруг в ответ на это в душе подымается безудержно радостно-сладкое чувство: "мне не грозит ничего", тогда я знаю: "я " подлец!"

      "Сейчас мне пришли в голову стихи: "О, вещая душа моя... О, как ты бьешься на пороге как бы двойного бытия!.." Перелистал Тютчева, чтобы найти их. И строки разных стихотворений как будто делали мне больно, попадая на глаза. Там каждая строчка одушевленная и именно болью страшно заразительной. " Я не ставлю себе целей внешних. Мне безразлично, быть ли римским папой или чистильщиком сапог в Калькутте, " я не связываю с этими положениями определенных душевных состояний, " но единая моя цель " вывести душу мою к дивному просветлению, к сладости неизъяснимой. Через религию или через ересь " не знаю.""

      "Я теперь сам удивляюсь, как во мне могла быть вера в силу молитвы. "Попросите с верою и дастся вам..." Это вносит путаницу в религиозные представления... Это имеет только один смысл (если это не просто неисполнимое обещание, евангелическая демагогия...). Можно толковать еще так: "С верою вы не станете просить о земных благах (а если просите о них, значит, без веры или с малою), а только о царствии небесном". Но, во-первых, это не ясно, а такие неясности не могут быть случайными, т. е. опять демагогия. А, во-вторых, здесь есть тогда небрежение человеческим сердцем, которое все создано так, что не может не желать жаждущему " студеной струи. Пока в мире есть раны, мучения, смерть, священник всегда уступит дорогу хирургу. Мне это в полной мере понятно только сейчас, когда я только что видел ужаснейшие мучения бесконечно дорогого человека. Потом я, может быть, не обойду опять мимо просветленного убеждения, что страдания " благо, ибо облегчают путь к Царствию Небесному. Ларошфуко говорит: "La philosophie triomphe aisement des maux passes et des maux a venir, mais les maus present triomphent de la philosophie" .
        Это так же было бы верно (и более жестоко), если бы вместо la philosophie подставить la religion , но Ларошфуко было не до нее."

       При прочтении данных небольших фрагментов дневника Каннегисера   сразу вспоминается дневник студента из  "Тихого Дона". Сравним два дневника  детально. Дневник из "Тихого Дона" цитируется по рукописи (""Тихий Дон". Динамическая транскрипция рукописи". М., ИМЛИ, 2011).

     
     В обоих дневниках молодой человек, колеблющийся, не знающий чем себя занять, пресыщенный, решается идти добровольцем на фронт, хотя в то же время считает это глупостью и вздором (18-летний Каннегисер, в конечном счете на фронт не ушел). Но этих двух фрагментов, видимо, еще недостаточно для того, чтобы говорить о связи двух дневников.

      Рассмотрим  второй фрагмент дневника Каннегисера, в котором автор описывает свою первую встречу с ранеными. Он имеет свой аналог в дневнике студента в "Тихом Доне" и в главе XIV той же третьей части романа.

      На   солдата с таким же ранением, что и  в дневнике студента, в XIV главе третьей части обратил внимание А.В. Венков, (""Тихий Дон": источниковая база и проблема авторства, М., АИРО- XXI, 2011, с. 281). Мы же видим, что описание ранения в, скажем так, верхнюю часть ноги в XIV главе имеет аналог и в описании ранения в ногу в дневнике Каннегисера. Описания  не тождественны, но впечатления от них довольно близки. В обоих случаях речь идет о транспортировке раненых. Наличие в данных эпизодах обоих дневников медработниц, разумеется, вполне естественно, поэтому не будем заострять внимание на нем. Важнее тут присутствие  в обоих случаях студентов, вообще-то далеко не обязательных персонажей при описании транспортировки раненых. Обратим также внимание на причину ранений в обоих случаях.
         Шрапнель и картечь.   Что это такое? Обратимся, например, к Википедии.

"Артиллерийская картечь - артиллерийский снаряд, предназначенный для поражения живой силы противника на близких расстояниях (до 300 м) в открытом поле. Изначально снаряд представлял собой кучку мелких камней или кусков железа, которая засыпалась в канал ствола поверх заряда и закреплялась пыжом. Затем, для предотвращения порчи ствола, картечь стали предварительно засыпать в мешочек. Последние образцы картечных снарядов представляли собой набор сферических чугунных или свинцовых пуль в металлической или картонной цилиндрической упаковке.В начале XIX века была изобретена шрапнель, которая с середины того же века в значительной степени вытеснила картечь."

"Шрапнель - вид артиллерийского снаряда, предназначенный для поражения живой силы противника.  Картечная граната конструкции Генри Шрэпнела представляла собой прочную полую сферу, внутри которой находились пули и заряд пороха. Отличительной особенностью гранаты являлось наличие в корпусе отверстия, в которое вставлялась запальная трубка, изготовленная из дерева и содержащая некоторое количество пороха. Эта трубка служила одновременно запалом и замедлителем. При выстреле ещё при нахождении снаряда в канале ствола воспламенялся порох в запальной трубке. При полёте снаряда происходило постепенное сгорание пороха в запальной трубке. Когда этот порох выгорал полностью, огонь переходил на пороховой заряд, находящийся в самой гранате, что приводило к взрыву снаряда. В результате взрыва корпус гранаты разрушался на осколки, которые вместе с пулями разлетались в стороны и поражали противника".
         Итак, упрощенно говоря, картечь и шрапнель - это снаряд, позволяющий поражать живую силу противника с помощью большого числа разлетающихся при его разрыве пуль. Картечь - его старый  вариант, шрапнель - более современный для начала 20 века. Таким образом, в обоих рассматриваемых нами  дневниках и, вероятно,  в главе XIV третьей части "Тихого Дона" происходит ранение в ногу от разрыва снаряда, предназначенного для  разброса большого числа  пуль, что и вызвало болезненный и внешне неэстетичный эффект. Нетрудно понять, что для невоенных людей  отличия шрапнели от картечи вообще были не очень понятны, и эти два понятия часто просто смешивались.
       Еще одна, но очень важная деталь - перед мировой войной Каннегисер поступает в Петербургский политехнический институт. Сам автор дневника в рукописи "Тихого Дона" - студент университета, очевидно физико-математического факультета - "жил-был, здравствовал, изучал математику и пр. точные науки"  ("Динамическая транскрипция...", с. 545, 546). Студентом физико-математического факультета Петербургского университета был брат Леонида Каннегисера Сергей, застрелившийся в 1917 году. Но и студента-политехника находим в дневнике из "Тихого Дона". Приятель Тимофея Боярышкин - "студент политехник" (с. 540), в первой части Боярышкин аттестован как студент Московского политехникума (с. 220). Что такое "Московский политехникум", история умалчивает. Политехнический институт был именно в Петербурге, а не в Москве. Московское Императорское техническое училище никогда  политехникумом не называлось ни официально, ни в разговорной речи даже в последующее советское время.  Не проявляется ли здесь след первично петербургской, а не московской локализации  дневника студента Тимофея? Ведь другой вариант эпизода с разгоном демонстрации в дневнике приводится в рассказе Христони во второй части именно как петербургский (с. 246-247).
      
       Нам представляется, что с большой вероятностью дневник Леонида Каннегисера стал основой для рассмотренных выше фрагментов  дневника и главы XIV из третьей части "Тихого Дона".

      Но каким образом дневник будущего убийцы главы Петроградской ЧК попал к автору романа? Никаких других сведений о публикации хотя бы фрагментов дневника Каннегисера, кроме очерка Алданова в 1923 г.,  нет и до настоящего момента. Не является ли этот факт подтверждением авторства М.А. Шолохова, который хотя бы чисто теоретически мог читать эмигрантский журнал "Современные записки", хотя никаких сведений об этом и не сохранилось? Во вском случае наиболее вероятный альтернативный  автор романа Ф.Д. Крюков, умерший в 1920 году, точно прочитать очерк Алданова не мог.
      Но ведь дневник мог быть известен другим лицам  в литературных кругах  еще  до публикации в эмиграции его фрагментов Алдановым.  Так, сам Алданов имел возможность   прочитать "выдержки" из "во многих отношениях поистине поразительного"  дневника, причем  опубликованы им были только    выбранные "почти наудачу несколько записей" (Алданов, указ. соч., с. 135).  

        Рассмотрим возможность знакомства Крюкова или кого-либо из его круга с дневником Каннегисера в 1914-1917 г. Прямых данных о знакомстве Крюкова и Каннегисера  нет. Но сразу обнаруживается почти наверняка общий знакомый, и не просто знакомый, какого в литературном Петербурге-Петрограде, вероятно,  можно было бы обнаружить у любой пары литераторов.
          Поэт Александр Иванович Тиняков, ученик Крюкова по Орловской гимназии -  автор и сотрудник петроградского журнала "Северные Записки": "Старый мой учитель по Орловской гимназии Ф.Д.Крюков предлагал мне работать в "Рус<ском> Богатстве", я имел также предложение возобновить работу в "Северн<ых> Записках",  http://az.lib.ru/t/tinjakow_a_i/text_1925_bio.shtml.  Напомним, что автор дневника в "Тихом Доне" в рукописях и ранних изданиях назван один раз именно Александром Ивановичем, а не Тимофеем! Леонид Каннегисер, как и Тиняков, автор и сотрудник  "Северных Записок", но еще  и  племянник его издательницы Софьи Чацкиной ( (Г.А. Морев, "Из истории русской литературы 1910-х годов: к биографии Леонида Каннегисера"; "Минувшее, 1994, 16, с. 119 — М.; СПб, 62 Atheneum; Феникс, 1994). Тиняков и Каннегисер оба   были хорошо знакомы с Есениным (также  автором "Северных Записок"), Каннегисер был даже его близким другом и приезжал с Есениным в село Константиново. Таким образом, дневник Каннегисера,  или  его содержание в устной форме, вполне мог быть хотя бы фрагментарно известен и Крюкову. 
       Напомним, что журнал "Северные записки" несомненно  был  в поле зрения  автора "Тихого Дона", именно в нем в 1916 г. была напечатана прозаическая повесть Есенина "Яр", реминисценции из которой обнаружились в первой части "Тихого Дона", более того именно Каннегисер рекомедовал повесть Софье Чацкиной, (см. М.Ю.  Михеев, «Переклички «Яра» Есенина с «Тихим Доном» Шолохова – сюжетные, мотивные и текстуальные заимствования», Вестник Московского университета. Серия  Филология, 2014, № 4, с. 123-135,   по всей вероятности статья М.Ю. Михеева стала первой  шолоховедческой работой, в которой упоминается имя Л. Каннегисера.  М.Ю. Михеев также, вслед за другими авторами, приводит примеры влияния поэзии Есенина на "Тихий Дон". Однако бросается в глаза, что почти все примеры относятся к стихам Есенина   не позднее 1917 года, и, таким образом, могли быть известны еще Ф.Д. Крюкову).    При этом второй раз повесть "Яр" была опубликована уже в 1927 г., т.е.  позднее шолоховских дат (ноябрь 1926 г.)  начала работы   над первой частью романа.  В "Северных записках была опубликована и рецензия на прозу Крюкова (А. К. "Рассказы" Ф. Д. Крюкова, Северные записки, 1914, № 8-9, с. 249-250).  Итак, Федор Крюков если не напрямую, то через своего бывшего гимназического ученика А. Тинякова  был связан с  литературным кругом Леонида Каннегисера, что делает вполне возможным и использование им микросюжетов  дневника в "Тихом Доне". Использование  Крюковым в его прозе историй о своих знакомых  хорошо известно (см., например, М.Т. Мезенцев, "Судьба романов", Самара, P.S. пресс, 1998, c. 91-97). Интересно, что в 1917 г. Канненгисер вступает в партию народных социалистов, возродившуюся после Февральской революции. В 1906-07 гг. в ее рядах состоял Ф.Д. Крюков.

           Разумеется, наша гипотеза о каннегисеровском происхождении некоторых фрагментов дневника в "Тихом Доне" нуждается в дальнейшем изучении. В частности, возникает вопрос,  нет ли подобных двух фрагментов в других  литературных произведениях  или  дневниках. Пока таких сведений у нас нет. Ценнейшим источником был бы полный текст или хотя бы дополнительные фрагменты дневника Каннегисера. Однако следы дневника  теряются после публикации Алданова 1923 г.  Остались ли фрагменты дневника у Алданова, могли ли сохраниться в его  архиве (который ныне разделен между американскими и российскими архивами https://ru-aldanov.livejournal.com/3563.html) до настоящего времени или были конфикованы вместе со всем архивом нацистами в 1940 г. ( https://magazines.gorky.media/slovo/2007/54/mark-aldanov.html)? Собственно дневник или основная часть предположительно хранилась у сестры Каннегисера в эмиграции, дневник искал  писатель и журналист парижской "Русской мысли" Николай Боков https://nkbokov.livejournal.com/1480328.html, он даже давал объявления в газете, но никто не откликнулся. Теперь известно, что сестра Каннегисера погибла после немецкой оккупации Франции (Г.А. Морев, указ. соч., с. 134).  

       Будем надеяться, что рано или поздно судьба дневника Каннегисера прояснится, и, возможно, прояснится и его связь с "Тихим Доном".

                                           
                                                            
                                                          ***


        Возможно, самым известным произведением, опубликованном в журнале "Северные Записки" был роман С.Н. Сергеева-Ценского "Преображение" (1914). Впоследствии печатался под названием "Валя", стал первой чаcтью эпопеи "Преображение России". Практически одновременно журнал "Русская мысль" печатает повесть Сергеева-Ценского "Наклонная Елена"  (впоследствии - первая часть романа "Преображение человека", также  вошедшего в эпопею "Преображение России") 

      Анализ  реминисценций из  Сергеева-Ценского в "Тихом Доне", возможно, еще впереди, об их наличии  упоминал З. Бар-Селла (""Тихий Дон и Шолохов", Литературная Россия, 2009, 23 декабря, № 52). Пока же отметим только один поразительный случай, не оставляющий сомнений в использовании автором "Тихого Дона" образа из "Наклонной Елены". Произведение Сергеева-Ценского цитируется по изданию: С.Н. Сергеев-Ценский,  собрание сочинений, т. 10, М., ГИХЛ, 1956.

           Даже возраст обоих персонажей близок. "Наклонная Елена", с. 30: "Лет ему было  под тридцать". "Тихий Дон", с. 501: "С последней маршевой сотней влили в полк третьеочередников.  Один  из  них, казак станицы Казанской, Алексей Урюпин попал в один  взвод  с  Григорием". Казаки находились в третьей очереди запаса в возрасте 30-34 лет (А.В. Венков, указ. соч., с. 101).   Таким образом,  нет сомнений в использовании в "Тихом Доне" образа Божка из повести Сергеева-Ценского в  описании   Алексея Урюпина - Чубатого в "Тихом Доне" - внешность, сила, нечеловеческое, звериное нутро, его отношение к лошадям или лошадей к нему.