На главную

«Тихий Дон» и тяжелые сны.

В работе “«Тихий Дон» и сочинения господина Загоскина” мы обнаружили неоднократное использование в «Тихом Доне» фрагментов из произведений М.Н. Загоскина (первый такой случай был найден ранее А.В. Венковым). Два из этих заимствований одновременно являются и заимствованиями у Ф.Д. Крюкова. Наличие своеобразной триады «Загоскин – Крюков – «Тихий Дон»» с большой вероятностью означает, что автором «Тихого Дона» является Ф.Д. Крюков. Случайное совпадение, что автор «Тихого Дона использовал Крюкова , при этом и автор «Тихого дона» (будь им кто-то кроме Крюкова) , и Крюков независимо друг от друга использовали Загоскина, при этом в двух случаях они использовали одни и те же фрагменты Загоскина , представляется чрезвычайно маловероятным. Мы увидим, что Загоскин не является уникумом, который объединяет автора «Тихого Дона» и Крюкова и еще два автора встраиваются в триаду вида «Х – Крюков – «Тихий Дон»». В данной работе речь пойдет о Федоре Сологубе, чье имя применительно к проблеме "Тихого Дона" было введено в оборот Зеевом Бар-Селлой в статье "Записки покойника. "Тихий Дон": текстология хронологии" (журнал "Русская почта" 2008, №1)

Приведем обширный фрагмент из работы З. Бар-Селлы. Речь идет о главе 11 третьей части "Тихого Дона" (т.н. «дневник студента»):

«А вот и литература – запись от 28 апреля (с. 2):

“Был сегодня у нее. Угощала чаем с халвой. В сущности – любопытная девка: [много читала] Острый язык, в меру умна[,] . [Говорили о “Навьих чарах” сологубовских. От нее попахивает этим самым. Ощутимо даже на расстоянии.] вот только арцыбащевщиной от нее попахивает, ощутимо даже на расстоянии”.

Итак, Федор Сологуб, роман “Навьи чары”. Печатался частями – с декабря 1907-го по ноябрь 1912-го. Событием стал в 1908-09 годах, после публикации в альманахе “Шиповник” первых двух частей – “Творимой легенды” и “Капель крови”. Для обсуждения в апреле 1914 года – весьма неактуальная тема. А вот в начале 1911-го – еще неувядшая литературная новость.

Мало того, “Навьи чары” – не просто примета времени, по отношению к сологубовскому роману дневник казака-студента – полемичен.

В 14-й главе “Капель крови” описываются социалистическая “массовка”

на лоне природы и зверский ее разгон казаками. А перед тем, как взяться за

плети, “[к]азаки прятались в лесу, версты за две до места массовки. Многие

из них успели изрядно выпить”.

А вот в дневнике лошадь добродушного казака ударяет палкой пьяный рабочий.

У Сологуба конный казак волочит героиню за косы, и тогда

демонический герой Триродов убивает казака выстрелом из револьвера.

Автор дневника увещевает казака словами, не доводя до кровавой развязки, и сам признается: “Мое вмешательство объясняется тем, что в нашей компании была Елизавета, а меня в ее присутствии подмывает этакое мальчишеское желание “подвига””.

Остается вспомнить, что героиню Сологуба звали: Елисавета.

<…>

Меняя датировки дневника, автор устранил упоминание о

хронологически жестко привязанном романе Сологуба, и на его место

поставил “арцыбашевщину” – не конкретное произведение, а явление».

Итак, Сологуб и его «Навьи чары» прямым текстом упоминается в рукописях «Тихого Дона». Заметим, что название «Навьи чары» роман Сологуба имел только в первой публикации в альманахе «Шиповник». В отдельном издании 1914 г. он обрел название первой части в первом издании – «Творимая легенда», под которым и вошел в историю литературы (см. М.А. Львова ""Творимая легенда" Ф. Сологуба :Проблематика и поэтика")

Можно ли найти другие реминисценции из Сологуба в «Тихом Доне»? Ответ на этот вопрос оказывается положительным. Таковые находятся в «Творимой легенде» (1907-1912) и романе «Тяжелые сны» (1895). Романы Сологуба цитуются далее по изданию - Федор Сологуб, «Полное собрание романов в одном томе», М., Издательство Альфа-книга, 2012. Фрагменты из 1-2-й книг "Тихого Дона" берутся по рукописи "черновой редакции" по изданию ""Тихий Дон". Динамическая транскрипция рукописи", М.. ИМЛИ, 2011 (далее - ТДДТР); сканы - на сайте Фундаментальной электронной библиотеки "Русская литература и фольклор" (ФЭБ) , в отдельных случаях, приводится также текст из последующих рукописных редакций или, для фрагментов из 3-4 -й книг, из печатного текста.

«Творимая легенда»,

с. 439

"Тихий Дон"

ТДДТР, с. 219; ФЭБ, 2-я часть, с. 5

Георгий Сергеевич Триродов был дома один. Лежа на диване, он читал роман Уайльда.

<…>

Кирша стукнул в дверь, и вошел, - тихий, маленький, взволнованный. Триродов глянул на него тревожно.

<…>

Триродов опустил на страницу романа бледно-зеленую ленту с легко-намеченным узором,

Поклонившись, Владимир прошел мимо и постучался к отцу в кабинет.

- Войдите.

Сергей Платонович лежа на прохладной кожаной кушетке перелистывал майскую книжку "Русского богатства". На полу валялся пожелтевший костяной нож.

«Творимая легенда»,

с. 444, 446

"Тихий Дон"

ТДДТР, с. 219; ФЭБ, 2-я часть, с. 5

…вышли они в столовую. Там уже их ждали, - отец, землевладелец Рамеев, и Матовы,

студент Петр Дмитриевич и гимназист Миша, сыновья двоюродного брата Рамеева, ныне умершего, которому принадлежала прежде усадьба Триродова.

Сестры мало говорили. Промолчали и о том, где были сегодня, и что видели. А прежде они бывали откровеннее, и любили поговорил., рассказать.

Петр Матов, высокий, худощавый, бледный юноша с горящими глазами, с видом человека, собирающегося поступить в пророческую школу, казался озабоченным и раздраженным.

<...>

Надвигается пугачевщина, будет такая раскачка, какой Россия еще никогда не переживала. Дело не в том, что говорят или делают там или здесь господа, которым кажется, что они творят историю. Дело в столкновении двух классов, двух интересов, двух культур, двух миропониманий, двух моралей. Но кто хватается за венец господства? Идет Хам и грозит пожрать нашу культуру.

Читаю его и, несмотря на то, что я сын казака-хлебороба и ко всем привилегированным классам питаю вполне естественную злобу, тут,представьте, я до чертиков жалею это отмирающее сословие.

<...>

По вечерам у Сергея Платоновича собиралась хуторская интеллигенция:

Боярышкин - студент Московского технического училища; тощий, снедаемый огромным самолюбием и туберкулезом учитель Баланда

«Творимая легенда»,

с. 495

"Тихий Дон"

ТДДТР, с. 245-246, 248; ФЭБ, 2-я часть, с. 28-29, 31

К Воронку приходили мальчики, его ученики из городского училища, и их товарищи и знакомые по семьям и по уличным встречам. По большей части это были пареньки милые, искренние, рассуждающие и понимающие, но непомерно лохматые и необычайно самолюбивые. Воронок развивал их очень усердно и успешно. Они очень отчетливо усваивали сочувствие к рабочему пролетариату, ненависть к сытым буржуям, сознание непримиримости интересов того и другого класса, и кое-какие факты из истории.

Приходили к Воронку и взрослые рабочие, из молодых. Подбирались тоже почему-то все лохматые, шершавые, и такие угрюмые, что казалось, как будто они обижены навсегда, и уже навеки утратили способность улыбаться и шутить. Воронок читал с ними книжки посерьезнее, и делал объяснения непонятого. Были назначены часы для этих чтений и бесед. Этими беседами Воронку очень удавалось развить своих слушателей в желательном направлении: все партийные шаблоны усваивались ими очень скоро и очень прочно. Давал он им также книги для чтения на дом. Многие сами покупали кое-что.

Таким образом через квартиру Воронка постоянно протекала река книжек и брошюр. Иногда он подбирал целые библиотеки, и рассылал их с верными людьми по деревням.

Вечером у косой Лукешки в половине Штокмана собирался разный люд; приходил Христоня, с мельницы Валет в накинутом на плечи замасленном

пиджаке, наведыался скалозуб Давыдка, бивший три месяца баклуши; приходил и машинист Котляров Иван Алексеевич; изредка наведывался Филька-чеботарь, и постоянным гостем был Мишка Кошевой, еще не ходивший на действительную, молодой еще не ходивший на действительную казак.

Резались по первоначалу в подкидного дурака, потом как-то незаметно подсунул Штокман книженку Некрасова. Стали читать вслух, стихи перечитали. Перешли на Никитина, а около рождества предложил Штокман почитать затрепанную гнусного вида безпереплетную тетрадку. Кошевой, окончивший когда-то церковную школу, читавший вслух, пренебрежительно оглядел промасленную тетрадь.
- Из нее лапши нарезать. Дюже жирная.

<…>

Машинист Иван Алексеевич высокий
маслаковатый казак спорил ожесточенно

<…>

Доступно и зло безвестный автор высмеивал скудную казачью жизнь, издевался над порядками и управлением, над царской властью и над самим казачеством, нанявшимся к монархам в опричники.

<…>

В завалюхе Лукешки-косой после долгого отсева и отбора образовалось ядро человек в десять казаков. Штокман был сердцевиной, упрямо двигался он к одному ему известной цели. Точил, как червь древесину, нехитрые понятия и навыки, внушал к существующему строю отвращение и ненависть. Вначале натыкался на холодную сталь недоверия, но не отходил, а прогрызал...