Выступление А. Коровашко сохраняет основные черты апологетического шолоховедения, такие как хамство в адрес оппонентов и низкая компетентность в обсуждаемом вопросе. А. Коровашко кажется очень удачным обыгрывать то обстоятельство, что автор этих строк не является профессиональным филологом. Мол, “ испытывая чудовищную нехватку профессиональных литературоведов”, противники Шолохова обращаются к услугам непрофессионалов. А. Коровашко при этом не понимает, что он и сам в этом смысле далеко не идеальная кандидатура на роль филолога, отстаивающего авторство Шолохова. Ибо А. Коровашко – кандидат филологических наук, автор книги “Заговоры и заклинания в русской литературе XIX-XX веков” – сам никогда не занимался текстологией “Тихого Дона” и вопросом его авторства. Мне уже пришлось в конце своей вышеупомянутой статьи в № 48 ЛР указать на ошибочность одного из утверждений А. Коровашко в ЛР № 46 http://litrossia.ru/archive/item/3901-oldarchive , касающегося книги Г.Хьетсо и др. “Кто написал”Тихий Дон” ”. Возможно, что и этим обстоятельством объясняется взвинченный тон его последнего выступления. Можно добавить, что эта ошибка А. Коровашко – не единственная в его выступлении в ЛР. Например, Ф. Березовский в 1928-1929 г (время распространения слухов о плагиате) был не рапповцем, а входил в групу “ Кузница”, враждующую с РАПП. Среди шолоховедов даже есть мнение, что “нападая на Шолохова <...> “Кузница” сводила счеты с рапповским журналом (с ”Октябрем”, в котором публиковался “Тихий Дон” – А.Н.)” (Ф.Ф. Кузнецов)

   Впрочем в утешение А. Коровашко отмечу, что даже занимающиеся профессионально “Тихим Доном” филологи из числа апологетов Шолохова дают такие примеры некомпетентности, что в пору говорить о “чудовищной нехватке” мало-мальски грамотных литературоведов и текстологов в их рядах и о “конвульсивных судорогах” апологетического шолоховедения. Чл.-корр. РАН Ф.Ф. Кузнецов (на момент написания своей известной работы ” “Тихий Дон”: Судьба и правда великого романа” в защиту шолоховского авторства – директор ИМЛИ!) , например,

    Последние два пункта характеризуют уровень текстологической квалификации бывшего директора ИМЛИ, все предыдущие тоже не являются мелочными придирками, поскольку Кузнецов использует все эти ошибочные утверждения в своей аргументации.

    Но вернемся к А. Коровашко. Какие же конкретные возражения приводит он на статью “Чья гипотеза беспомощна?” (и вообще на аргументацию “противников Шолохова”)? Разберем все три группы текстологических аргументов, которые пытается опровергнуть А. Коровашко.

I. Нестыковки.

      Попытавшись таким крайне неудачным образом оспорить сам факт серьезных противоречий в “Тихом Доне”, не надеясь при этом на убедительность своих аргументов, А. Коровашко пытается также утверждать , что эти противоречия (которых как бы и нет?) ничего не значат, поскольку “ наличие противоречий в художественном тексте вовсе не является аргументом против чьего-либо авторства”, а “ Неклюдов и его сторонники, видимо, наивно полагают, что литературное произведение, не “оскверненное” различными коварными похитителями, должно быть аналогично непротиворечивой формальной системе.” А. Коровашко лукавит, или он просто не удосужился внимательно прочитать рецензируемую им статью. В статье “Чья гипотеза беспомощна?” как раз приводятся примеры второстепенных противоречий в “Войне и мире”, так что ни о каких требованиях к литературному тексту как к “непротиворечивой формальной системе” речи не идет, напрасно А. Коровашко передергивает. Идет же речь о значительности, мере несообразности противоречий и об их концентрации в одном произведении, в том числе в сравнительно небольшой части этого произведения. Но вот, кажется, сейчас А. Коровашко перейдет к примерам концентрации противоречий у других авторов и развеет миф о бесперецедентном количестве и критической массе противоречий именно в “Тихом Доне”? Вот Лермонтов, “Герой нашего времени”, в котором, согласно А. Коровашко, “ концентрация противоречий на единицу текста такова, что впору заводить речь о выделении для него специальной страницы в книге рекордов Гиннеса”. Вот оно, вот оно... И далее А. Коровашко ведет речь (следуя В.В. Набокову) о ... двух противоречиях (причем речь идет о небольших логических несообразностях , вроде “ почему драгунский капитан полагал, что секунданты Печорина не найдут нужным принять участие в заряживании пистолетов”). Где концентрация-то? Кроме того, от А. Коровашко мы узнаем еще по одному примеру противоречий из Ф.М. Достоевского, А.М. Горького, М.А. Булгакова, У. Шекспира, Н.В. Гоголя. На последнем остановимся особо, приведя полностью соответствущую цитату из А. Коровашко. “ А чтобы миф о том, что противоречия в “Тихом Доне” не имеют “аналогов у других авторов как по количеству, так и по “качеству”, окончательно рассеялся, обратимся к творчеству Николая Васильевича Гоголя (надеюсь, антишолоховеды пока не занесли в его черный список бессовестных плагиаторов). Еще до революции харьковский историк В.П. Бузескул обратил внимание на многочисленные хронологические противоречия в тексте “Мертвых душ”. Как справедливо указывает академик В.Н. Топоров, “дальнейшие исследования, особенно Андрея Белого, увеличили количество гоголевских “несоответствий”, ляпсусов, ошибок, неточностей, до чрезвычайно высокого уровня, что делает вообще желательным подготовку своего рода “грамматики ошибок” Гоголя. Ни один из больших русских писателей даже отдаленно не напоминает в этом же отношении Гоголя” <выделено нами – А.К.>. Например, приезд Чичикова в губернский город относится к лету, но это не мешает главному герою поэмы таскать “на плечах медведя, крытого коричневым сукном”, и сталкиваться с прохожими в таких же “медведях, крытых коричневым сукном, и в теплых картузах с ушами”. Если попросить антишолоховеда объяснить эту неурядицу, то он ничтоже сумняшеся спишет все на существование двух редакций “Мертвых душ”: “летней” и “зимней”. Гоголь, будет рассуждать он, похитил из комнатушки покойного Акакия Акакиевича неоконченную рукопись, включавшую в себя обе эти редакции, “но не смог, - цитирую Неклюдова, - досконально разобраться в чужом архиве”: ума у несчастного не хватило…” Отметим некоторую неточность А. Коровашко, ибо Чичиков сталкивается все же не с “прохожими”, в таких же “медведях” (т.е. в шинели с воротником (“на плечах”) или подкладкой из медвежьей шерсти”), а с одним единственным прохожим по фамилии Манилов. Отметим также, что и летом бывает прохладно, и ошибка, соответственно, не выглядит неразрешимым противоречием. Однако гораздо более интересно будет обратиться, вслед за А. Коровашко, к работе акад. В.Н. Топорова “Вещь в антропоцентрической перспективе (апология Плюшкина)”. Мы увидим, что данный пассаж у Топорова приводится в примечанииях в связи с обширной цитатой из статьи известного русского психиатра В.Ф. Чижа “Болезнь Н.В. Гоголя” в журнале “Вопросы философии и психологии” (Кн. IV, 69, М., 1903): “ Чтение “Мертвых душ” уясняет нам, что Гоголь уже не заботился о верности и точности внешней обстановки действия, не постарался узнать о том, что ему неизвестно. [...] Мало того, что Гоголь уже не заботился о верности внешних потребностей, он уже не замечал бьющих в глаза противоречий. [...] Едва ли можно отрицать, что больной Гоголь уже забывал, что написано в предыдущей главе [...]; он даже не перечитал внимательно всего произведения”. Очевидно, что А. Коровашко умолчал, что контекст, в котором в работе Топорова упоминаются ошибки Гоголя - психическая болезнь. Сам это факт более чем показателен. Кандидат филологических наук А. Коровашко в качетсве примера концентрации ошибок приводит одну ошибку у автора, которого “даже отдаленно не напоминает в этом же отношении ” “ни один из больших русских писателей”, и который сделал эти ошибки в период, когда он был душевно болен и даже не перечитывал написанного произведения целиком и забывал, что написано в прдыдущей главе. Всего А. Коровашко привел семь ошибок разной значимости у шести разных авторов. Напомню, что в статье “Чья гипотеза беспомощна?” приводится (далеко не полный) перечень более чем из 10 грубейших ошибок и несоответствий из одного произведения - “Тихого Дона”, причем большинство из них – из третьей части романа. Можно добавить, что противоречия есть не только в первой книге (как утверждает В. Бондаренко в ЛР № 1 2010 г. http://litrossia.ru/archive/item/4021-oldarchive ). Например, явные противоречия имеются в описании таких ключевых событий, как казнь казаками участников красногвардейского отряда Подтелкова весной 1918 г. (2-я книга) или антибольшевистское Верхне-Донское восстание 1919 г. (3-я книга, в частности , именно там в главе LIX шестой части хутор Татарский отнесен не к Вешенской, а к Еланской или Усть-Хоперской станице, что соответствует прямому указанию на малую родину героев: “неподалеку от устья Хопра” в  главе I второй части). Итак, А. Коровашко смог привести несколько разрозненных противоречий у разных авторов (в большинстве случаев – по одному у автора), фактически лишь продолжив перечень разрозненных ошибок, начатый еще в моей статье в ЛР на примере “Войны и мира”. Тем более не сумел А. Коровашко показать систему противоречий в каком-либо произведении, когда, например, хронологические противоречия накладываются на географические, однотипные противоречия (С.-З – Ю.З. фронты) возникают в разных фабульных линиях и т.п.

    Можно отметить также, что одно из противоречий, названых А. Коровашко у других авторов, таковым не является, во всяком случе допускают непротиворечиую интерпретацию. “Донор” Шарикова из “Собачьего сердца” Чугункин (строго говоря, он сам не является действующим лицом, а только упоминается) назван Чугуновым не в авторской речи, а в речи профессора Преображенского: “ Но кто он - Клим, Клим, - крикнул профессор, - Клим Чугунов (Борменталь открыл рот)”. Вероятно профессор с трудом припоминая фамилию, сделал ошибку, в результате Борменталь даже рот открыл. Ошибки с разными именами у персонажей Горького и Достоевского, приводимые А. Коровашко, касаются третьестепенных фигур, тогда как Тимофей-Александр у Шолохова – главный герой главы XI третьей части, единственной главы в романе, написанной от первого лица – лица самого Тимофея-Александра.

перо. Война. Взрыв скотского энтузиазма.

От каждого котелка за версту воняет

     Однако в начале третьей строки сначала было написано начало первого слова из четвертой строки: “пат”. Затем переписчик спохватился , “пат” было зачеркнуто и далее - правильное начало строки: “От каждого котелка...”. А вот пример пропуска отдельных слов . В записии от 1 мая в том же дневнике описывется столкновение рабочих и казаков в Москве и спор самого Тимофея с казаком. “Если б он (казак – А.Н.) что-либо предпринял в отношении меня - была-бы драка и - еще кое-что похужее для моей персоны. Мое вмешательство об’ясняется тем, что в нашей компании была Елизавета, а меня в ее присутствии подмывает этакое мальчишеское желание "подвига" ”. Слова “Мое вмешательство” в начале последнего предложения отсутствовали в рукописи изначально и были вписаны впоследствии сверху уже при правке чернилами другого цвета. Нередки ошибки, связанные с неправильным прочтением георафических названий. Д.С. Лихачев приводит пример ошибки в некоторых списках “Сказания о князьях владимирских”: “Постави царя над Индеею во Иерусалиме”, тогда как в основном списке: “Постави царя над Июдеею во Иерусалиме”. Это случай ошибки переписчика рассатривается Д.С. Лихачевым как простейший. Как тут не вспомнить “Рошич” вместо Рущука, “Столыпин” вместо “Сталлупенена” в тексте (не только рукописном) “Тихого Дона”. А есть в “Тихом Доне”, например, еще загадочный Шевель, под которым русское командование готовило грандиозное кавалерийское наступление (“ни Шевель, ни названия деревень, упоминаемых ранее в связи со службой Листницкого на фронте, найти на доступных картах не удалось”, “neither Shevel nor the names of the villages mentioned earlier in connection with Listnitskii’s service at the front could have been found on available maps”, пишет Г. Ермолаев). А. Венков предположил, что “Шевель” - это   неправильно прочитанный Шолоховым ”Ковель”. А чего стоит ошибка, когда в первой главе 1-й части в рукописи вместо “возле Дона” было сначала было написано “возле дома”. Может “автор”, едва начав, забыл, как называется роман, который он “пишет”? Насколько характерны для переписчиков однотипные ошибки, и даже одна и та же ошибка может повторяться, показывет следующий пример: “дом” вместо “Дона” написал и переписчик , изготовивший Щукинский список “Слова о Полку Игореве”.

    А. Коровашко пытается далее оспорить сам факт наличия некоторых ошибок переписывания. В случае “колосистого месяца” он предлагает считать, что “антишолоховеды возводят в ранг ошибок и вполне осмысленные написания”, поскольку “колос наливается”, а “полнота зерна” сопоставляется с полнотой круга луны. Заметим, что с месяцем можно сравнить скорей отдельное крупное зерно, но не колос, по форме совершенно не похожий на круглую луну. Ну и в очередной раз убеждаемся, что А. Коровашко то ли не прочитал внимательно статью в ЛР, то ли делает вид, что не заметил неугодные ему соображения. Увы для А. Коровашко, но “колосистый месяц” “в ранг ошибок” возводят отнюдь не только антишолоховеды, и не они первые это делают. В статье “Чья гипотеза беспомощна?” была дана ссылка на шолоховеда В.В. Петелина (ЛР №21, 2004 г., http://www.litrossia.ru/archive/116/will_discuss/2767.php ), где он называет “колоситый” ошибкой. Сама статья В.В. Петелина при этом так и называется: “Колосистый месяц, или работа над ошибками"! В.В. Петелин сам ошибся лишь в причинах появления “колосистого”, связав ее с опечаткой в издании 1941 г. и не сверившись с рукописью, в которой написано именно “колосистый”. Петелин, в свою очередь, не первый, кто заметил несуразность “колосистого месяца”, поскольку “колосистый” был впервые заменен на “колёсистый” еще в изданиях 50-х годов, а еще позже превратися в “стареющий”. Как видим, А. Коровашко, несомненно имеющий “представление об элементарных сведениях из области текстологии”, почему-то не применил свои профессиональные знания и навыки на практике и в этот раз. В случае с “Давидом Сослуцким” А. Коровашко предлагает считать, что перед нами “ предельная вариативность личных имен, обусловленная как искажениями при “трансляции” (переписывании, запоминании), так и воздействием народной этимологии.” Предложенные А. Коровашко аналоги, в которые Дмитрий Солунский “постоянно превращается”: Силунский, Селунский, Вселунский, Салынский. И не замечает как будто А. Коровашко, что все предложенные им варианты могут получиться из “Солунского” при восприятии на слух, а вот Сослуцкий из этого ряда явно выпадает и гораздо более походит на ошибку переписывания.

      А. Коровашко (и в этом он также не первый) пытается объяснить рудименты старой орфографии тем, что Шолохов “усвоил правила правописания задолго до революции” , и ему “требовалось, разумеется, определенное время, чтобы полностью переключиться на новый орфографический “регистр””. Вот-де и шолоховский ровесник Даниил Хармс “соскальзывал” на старую орфографию в своих рукописях”. Отметим, что и с Д.Хармсом не все так просто, как пытается изобразить А. Коровашко, ибо Хармс не по привычке “соскальзывал на старую орфографию”, но сознательно использовал старую орфографию в некоторых произведениях , например, “Нуль и ноль” и “О круге”; “системное значение имело для Хармса использование старой орфографии” (М. Мейлах). Можно добавить, что “Тихий Дон” по официальной версии пишется почти через 10 лет после введения новой орфографии, и что-то многовато времени потребовалось Шолохову для полного переключения на “новый орфографический регистр”. К тому же Шолохов – человек, активно пишущий (в самом прямом смысле слова) – сначала мелкий чиновник в продовольственных органах на Дону, затем делопроизводитель в домоуправлении в Москве, наконец - какой-никакой профессиональный литератор, автор полутора десятков рассказов, казалось бы, изо дня в день работая с бумагой, можно было бы и привыкнуть к новым правилам. Впрочем в данном случае, как это часто бывает у защитников Шолохова, не так важно, что они пишут, как то, о чем они умалчивают. А умолчал А. Коровашко о том, что признаки старой орфографии в “Тихом Доне” не исчерпываются ее прямым присутствием в рукописи (“армiя” и т.п.) Не менее яркие ее проявления связаны с неправильным прочтением рукописи и попытками изгнать все следы старой орфографии, в том числе в тех случаях, когда их и нет. Наиболее частый случай в шолоховских рукописях – неправильное прочтение или изъятие последней буквы слова, принятой за “ер” “ъ”. “У Толстого в “Войне и мир есть место ...” (напомню, что по старой орфографии в косвенных падежах там, где мы сейчас пишем “е”, по старой орфографии писалась “ять”, при небрежном письме мало отличающаяся от “ъ”). Отсюда же периодически возникающие в авторской грамотной речи смягчения глаголов в третьем лице (“ведьмачить” и т.п.). Пример, указаный А.Ю. Черновым: малоосмысленное “как-то ни черт, нужен ты мне!” (реплика Аксиньи Григорию в самом начале романа) вместо “как же, на черта нужен ты мне!” - слово в родительном падеже “чёрта” принято переписчиком за “чёртъ”).

      Однако рукописи “Тихого Дона” дают нам и представление, насколько старая орфорафия была хорошо (или плохо) усвоена Шолоховым, поскольку в одном случае Шолохов совершенно сознательно переходит на нее. В 4-й части приведен исполнительный лист, который получает Пантелей Прокофьевич Мелехов (о взыскании с него долга купцу Мохову). В романе этот документ приведен по современной орфографии, однако в рукописи – по старой, на это обратил внимание А.Ю. Чернов http://chernov-trezin.narod.ru/maroderSHOLOHOV-1.htm . Выясняется, что Шолохов очень плохо знал правила старой орфографии – в 30 примерно строках сделано 8 ошибок, связанных с незнанием этих правил, из них – 5 ошибок, связанных с незнанием правила “перед гласными пишется “i”, а не “и” ”. При этом слово “решенiе” из пяти случаев четырежды написано правильно и один раз ошибочно: “решение”, что также наводит на мысли скорей об ошибках при переписывании протографа, чем о следовании каким бы то ни было правилам.

    Подведем итоги. Можно поблагодарить кандидата филологических наук А. Коровашко, который показал, как скверно обстоят дела у шолоховской защиты в ее “давно проигранном сражении”. Несколько разрозненных примеров ошибок того или иного рода у разных авторов никоим образом даже не напоминают текстологическую ситуацию с “Тихим Доном” по концентрации и, в большинстве случаев, по значимости каждой отдельно взятой ошибки. При этом примеры из творчества некоторых авторов, к которым прибегает А. Коровашко (Гоголь, Хармс), в силу обстоятельств их жизни или творчества (обстоятельств, несомненно известных филологу А. Коровашко, но замалчиваемых им) также никак не могут служить аналогами шолоховского случая. Как не может быть таким аналогом и иногда рассматриваемый случай мночисленных противоречий и ошибок в тексте “Пирамиды” Л.М. Леонова, поскольку он “ готовился практически без участия смертельно больного автора редакторами, плохо понимавшими роман, не отличавшими черновиков от беловиков и т.д.” (Л. Кацис).

                                                                                                                      А. Неклюдов