На главную

 "Тихий Дон" и Нобелевская премия 1905 г.

   


Историк А.В. Венков был, по-видимому, первым, кто обратил внимание на следы текстов  Генрика Сенкевича в  "Тихом Доне" (""Тихий Дон":  источниковая база и проблема авторства" , М., АИРО-XXI, 2010, с. 33-34). В романе Сенкевича  "Пан Володыевский" персонаж по имени Люшня убивает татарина Меллеховича, в начале же "Тихого Дона" казак по прозвищу Люшня активно участвует в убийстве турчанки - жены Прокофия Мелехова. Венков приводит еще некоторые следы возможных  заимствований автором "Тихого Дона" у Сенкевича (указ. соч., с. 765-767) из романов "Пан Володыевский" и "Потоп".

       В данной работе мы  обратимся  к роману Г. Сенкевича  "Огнем и мечом" - первой части трилогии "Огнем и мечом",  "Потоп", "Пан Володыевский".  Цитаты из "Огнем и мечом" приводятся по переводу 1902 г.  http://az.lib.ru/s/senkewich_g/text_1884_ogniem_i_mieczem_de-valden.shtml .   Фрагменты из 1-2-й книг (части 1-5) "Тихого Дона" берутся по рукописи "черновой редакции" по изданию ""Тихий Дон". Динамическая транскрипция рукописи", М.. ИМЛИ, 2011 (далее - ТДДТР), сканы - на сайте Фундаментальной электронной библиотеки "Русская литература и фольклор" (ФЭБ); из 3-4-й книг (части 6-8) - по печатному тексту.

"Огнем и мечом"
"Тихий Дон"
Часть первая, глава 1:
Летописцы того времени говорят, что весною в Диких Полях появилась в несметном количестве саранча и уничтожила посевы и травы, что служило предвещанием татарских набегов; летом произошло полное солнечное затмение, вскоре после него на небе появилась комета; в Варшаве жители видели над городом в облаках могилу и огненный крест.
   Все усердно постились и подавали милостыню в ожидании моровой язвы, которая должна была, по уверению некоторых появиться в стране и истребить человеческий род. Наконец настала такая теплая зима, подобной которой не помнили даже старожилы: в южных воеводствах реки совсем не замерзли, а некоторые из них выступили из берегов и затопили окрестности Часто выпадали дожди. Степь размокла и превратилась в большое болото, а солнце в полдень до того жгло, что -- о чудо из чудес! -- в Брацлавском воеводстве и в Диких Полях степь и нивы покрылись зеленью уже в половине декабря. На пасеках начали роиться и жужжать пчелы, а в загонах ревел скот.
шестая часть, гл. XIII:

 И стало так,  словно  покрыла
Обдонье туча густым,  непросветно-черным  крылом,  распростерлась  немо  и  страшно и вот-вот пригнет к земле тополя вихрем, полыхнет сухим, трескучим раскатом грома и пойдет крушить и корежить белый лес за Доном,  осыпать  с меловых отрогов дикий камень, реветь погибельными голосами грозы...
   С утра в Татарском застилал  землю  туман.  Гора  гудела  к  морозу.  К полудню солнце вышелушивалось из хлипкой мглы, но от этого не  становилось ярче. А туман потерянно бродил по высотам Обдонских гор, валился в яры,  в отроги и гибнул там, оседая мокрой пылью на  мшистых  плитняках  мела,  на оснеженных голызинах гребней.

   Вечерами из-за копий голого леса ночь поднимала калено-красный огромный щит месяца. Он мглисто сиял над притихшими  хуторами  кровяными  отсветами войны и пожаров. И от его нещадного немеркнущего света рождалась  у  людей невнятная тревога, нудился скот. Лошади и быки, лишаясь  сна,  бродили  до рассвета по  базам.  Выли  собаки,  и  задолго  до  полуночи  вразноголось начинали перекликиваться кочета.

 
Часть первая, глава III:
Он стал любимцем всего Низовья, скоро сделался предводителем ватаг и превзошел всех своею отвагой. Богун готов был с одной только сотней идти хоть в Бахчисарай и сжечь его на глазах хана; он сжигал улусы и местечки, вырезал жителей, привязывал мурз к лошадиным хвостам, нападал, как буря, появлялся всюду, как смерть. На море он как бешеный бросался на турецкие галеры, в самую середину Буджака и лез, как говорится, прямо в львиную пасть. Некоторые из его походов были положительно безумны. Менее отважные умирали в Стамбуле на колах или гнили на турецких галерах, а он всегда выходил из воды сухим и с богатой добычей. Говорили, что он собрал несметные сокровища, которые скрывает в днепровских камышах; но не раз видели также, как он грязными ногами топтал золотую парчу, подстилал коням ковры или, одетый в дорогую камку, мазался дегтем, выказывая этим свое казацкое презрение к дорогим тканям и нарядам.
Он нигде не оставался подолгу. В своих действиях он руководился обыкновенно только своей прихотью. Приехав в Чигирин, Черкассы или Переяславль, он гулял иногда с запорожцами до полусмерти; иногда же жил как монах, не говоря ни с кем слова и скрываясь в степи. Иногда окружал себя слепцами, по целым дням слушая их игру и пение и осыпая их золотом. Со шляхтой он был настоящим шляхтичем, с казаками -- самым диким казаком, с рыцарями -- рыцарем, с грабителями -- грабителем. Некоторые считали его безумным, и действительно,это была бешеная и необузданная натура . Зачем он жил, к чему стремился и кому служил -- он и сам не знал. Служил он степям, ветру, войне, любви и собственной фантазии.

Четверая часть, глава VI

Жил Митька птичьей, бездумной жизнью: жив нынче - и то хлеб, а назавтра  - само  дело  укажет.  Служил  он  с  прохладцей  и  несмотря  на  то,  что бесстрашное  сердце  гоняло  его  кровь,  не  особенно  искал  возможности выслужиться - зато послужной список Митьки являл некоторое неблагополучие: был  хозяин  его  два  раза  судим  -   по   обвинению   в   изнасиловании русско-подданной польки  и  в  грабеже,  за  три  года  войны  подвергался бесчисленным наказаниям и взыскам;  однажды  военно-полевой  суд  чуть  не прилепил ему  расстрел, но как-то умел Митька выкручиваться  из  бед, и, хотя и был в полку на последнем счету, - любили его казаки  за  веселый улыбчивый нрав, за  похабные  песни  (на  них  был  Митька  мастер  не  из последних), за товарищество и простоту, а офицеры - за разбойную  лихость. Улыбаясь топтал Митька землю легкими волчьими ногами, было много в нем от звериной этой породы: в походке увалистой - шаг в шаг -  в  манере  глядеть исподлобья зелеными зрачкастыми глазами; даже в повороте головы -  никогда не вертел Митька контуженную шею - поворачивался всем корпусом, коли  надо было оглянуться. Вся жизнь его пахла зверем. Весь скрученный из тугих мускулов  на  широком  костяке, был он легок и скуп в движениях, терпким запахом здоровья и силы веяло  от него - так пахнет поднятый лемехами  чернозем  в  логу.  Была  для  Митьки проста и пряма жизнь, тянулась она пахатной бороздой и он  шел  по  ней полноправным хозяином. Так-же примитивно просты и несложны были его мысли: голоден - можно и должно украсть, хотя-бы и у товарища, и крал, когда  был голоден;  износились  сапоги    проще  простого  разуть  пленного  немца, проштрафился -  надо искупить вину  и Митька искупал,  ходил  в  разведку, приносил снятых им  полузадушенных немцев-часовых,  охотником  шел  на рискованнейшие предприятия. В 1915  году  попался  в  плен,  был  избит  и изранен тесаками, а ночью, изломав до корней ногти, продрал крышу сарая  и бежал, захватив на память обозную  упряжь. Поэтому-то  многое  и  сходило Митьке.

Часть первая, глава III:
Но вдруг им овладело сожаление. Ему было жаль и Богуна, и того, что, связанный данным княгине словом, он не мог теперь сейчас же погнаться за ним и сказать ему: "Мы оба любим одну и ту же девушку, поэтому один из нас должен умереть. Вынимай саблю, казак!"
ТДДТР, с. 299; ФЭБ, 2-я часть, с.78-79:

Григорию  стало  его безотчетно жалко, но чувство ревности оттеснило жалость;  поворачиваясь  на скрипящей подушке седла, крикнул:
   - Она об тебе не сохнет, не горюй!



 


Следующая параллель - перекличка-перебранка враждебных сторон, в первом случае у Сенкевича и в "Тихом Доне" - враждебных  берегов. К ней мы еще вернемся ниже, пока просто приведем соответствующие фрагменты из "Огнем и мечом" и "Тихого Дона".

«Огнем и мечом»

«Тихий Дон», седьмая часть, глава XXIII

Часть первая , глава XIV:
Люди на байдаках потихоньку просыпались; тотчас же было объявлено распоряжение Кшечовского сидеть тихо так что за утреннюю еду принимались без обычного бивачного гама. Пройди кто-нибудь берегом или проплыви по реке, ему бы даже в голову не пришло, что в излучине этой находится несколько тысяч человек. Коней, чтобы не ржали, кормили с руки. Байдаки, скрытые туманом, затаившись, стояли в камышовой чащобе. То и дело прошмыгивала лишь маленькая двухвесельная лодочка, развозившая сухари и приказы, но в остальном царило гробовое молчание.
   Внезапно вдоль всего рукава в травах, тростнике, камышах и прибрежных зарослях послышались странные и многочисленные голоса:
   -- Пугу! Пугу!
   Молчание...
   -- Пугу! Пугу!
   И снова наступила тишина, словно бы голоса эти, окликавшие с берега, ждали ответа.
   Ответа не было. Призывы прозвучали и в третий раз, но уже резче и нетерпеливее:
   -- Пугу! Пугу!
   Тогда со стороны челнов из тумана раздался голос Кшечовского:
   -- Кто еще там?
   -- Казак с лугу!
   У казаков, скрытых в байдаках, тревожно забились сердца. Этот таинственный зов был хорошо знаком им. Так переговаривались обыкновенно между собою запорожцы на зимовниках, а в военное время приглашали своих собратьев -- реестровых и городских казаков, между которыми многие тайно принадлежали к запорожскому братству.
   -- Что вам надо? -- снова раздался голос Кшечовского.
   -- Запорожский гетман Богдан Хмельницкий, дает вам знать, что его пушки обращены в вашу сторону.
   -- Скажите запорожскому гетману, что наши пушки обращены на берег...
   -- Пугу! Пугу!
   -- Чего еще хотите?
   -- Богдан Хмельницкий, запорожский гетман, приглашает своего приятеля, полковника Кшечовского, побеседовать с ним.
   -- Пусть дает заложников!
   -- Десять куренных?
   -- Хорошо!

....................................................................

Часть вторая, глава XV:

Воины с обеих сторон, приблизившись друг к другу, начали перебраниваться: -- Подходите! Сейчас мы накормим собак зашей падалью, -- кричали княжеские солдаты.

   -- Ваша не годится и собакам!

   -- Сгниете в этом пруду, убийцы!

   -- Кому предназначено, тот и сгниет. Скорей вас съедят рыбы.

   -- Идите лучше сгребать вилами навоз, хамы! Это вам больше пристало, чем сабля!

   -- Хотя мы и хамы, но сынки наши будут шляхтичами, когда родятся от ваших девушек!

   Какой-то казак, очевидно заднепровский, вышел вперед и, приложив руки ко рту, громко крикнул:

   -- У князя есть две племянницы! Скажите ему, чтобы он прислал их Кривоносу.

 

 

   В ночь на 19-е  казаки-хоперцы,  бывшие  в  заставе  против  Вешенской, решили разведать о столь странном поведении  противника;  один  голосистый казак сложил трубою руки, крикнул:    - Эй, краснопузые! Чего же вы дома наши не жгете? Спичек  у  вас  нету? Так плывите к нам, мы вам дадим!
   Ему из темноты зычно ответили:
   - Вас не прихватили на месте, а то бы сожгли вместе с домами!
   - Обнищали? Поджечь нечем? - задорно кричал хоперец.
   Спокойно и весело ему отвечали:
   - Плыви сюда, белая курва, мы тебе жару в  мотню  насыпем.  Век  будешь чесаться!
   На заставах долго переругивались и всячески язвили друг друга, а  потом
постреляли немного и притихли.





А. Венков отмечает (указ. соч., с. 767), что, как в "Тихом Доне", так и в романе Сенкевича "Потоп" используются антисептические свойства паутины. Но дважды такой пример находим и в "Огнем и мечом".

"Огнем и мечом"

«Тихий Дон»

Часть вторая, глава II:

... он тотчас же послал их за хлебом и паутиной и, когда ему все принесли, принялся перевязывать раны молодого атамана с полным знанием дела, которым обладал каждый шляхтич того времени.

.........................................................................


Часть третья, глава XII:

сбегайте, господин Харламп, в корчму и велите жиду приготовить хлеба с паутиной. Это не очень-то поможет покойнику, но помочь ему все-таки надо -- это долг христианина, и ему легче будет умирать.
   Он остановил кровь, залепил ему раны хлебом 


ТДДР, с. 513; ФЭБ, 3-я часть, с.1, 100-101:

Не спрашивая согласия он достал из пантронташа патрон, вывернул пулю и на черную ладонь высыпал черный порох.

   - Добудь, Михайло, паутины.

   Кошевой концом шашки достал со  сруба  хлопчатый  ком  паутины,  подал.

Острием этой же шашки Чубатый вырыл комочек земли и смешав его с паутиной и порохом долго жевал. Густой тянкой массой он плотно замазал кровоточащую  рану на голове Григория

 
 




«Огнем и мечом»  

"Тихий Дон",

Часть третья, глава XII:

Вдруг казак движением, знакомым только опытным бойцам, перекинул саблю с правой руки в левую и ударил так сильно, что Володыевский упал на землю, точно сраженный громом.


Часть шестая, глава XXXVII:


Был у Григория один, ему лишь свойственный маневр, который применял  он в атаке. Он прибегал к нему, когда чутьем и взглядом распознавал  сильного
противника, или тогда, когда хотел сразить  наверняка,  насмерть,  сразить одним ударом, во что бы то ни стало. С детства Григорий был левшой.

<...>

И  вот,  когда  до   противника   оставался
какой-нибудь десяток саженей и  тот  уже  чуть  свешивался  набок,  занося шашку, - Григорий крутым, но мягким поворотом заходил справа, перебрасывая шашку  в  левую  руку.  Обескураженный  противник  меняет  положение,  ему неудобно рубить справа налево, через голову лошади, он теряет уверенность, смерть дышит ему в лицо... Григорий рушит страшный по силе, режущий удар с потягом.


Третья часть, глава IX:

Выезжавшие и приезжавшие переполняли улицы и подымали шум и споры; всюду было полно возов, узлов, ящиков, пакетов, коней и солдат разных полков; на лицах у всех неуверенность, лихорадочное ожидание, отчаяние или решимость. Поминутно подымалась, словно вихрь, паника и раздавались крики: "Едут, едут!" -- и толпа, как волна, слепо бежала вперед, пораженная безумной тревогой, пока наконец не оказывалось, что это какой-нибудь новый отряд беглецов. А отрядов этих собиралось все больше и больше. Но какой жалкий вид имели эти солдаты, которые еще так недавно шли в поход против холопов в золоте и перьях, с песнями на устах и гордостью во взоре! Оборванные, голодные, истомленные, в грязи, на исхудалых конях, со стыдом в лице, они скорей были похожи на нищих и могли только возбуждать сострадание, если бы на жалость и сострадание было время в этом городе, стены которого каждую минуту могли рушиться под напором врага. Каждый из этих опозоренных рыцарей утешал себя только тем, что стыд и позор этот был тогда уделом тысяч сотоварищей. Они укрывались только первое время, а потом начались нарекания, жалобы и угрозы;шатались по улицам, пьянствовали по корчмам и шинкам и еще больше увеличивали беспорядок и тревогу.



Шестая часть, глава IV:

Ростов и Новочеркасск, являвшиеся тылом обровольческой  армии,  кишели офицерами.  Тысячи  их  спекулировали,  служили  в  бесчисленных   тыловых учреждениях, ютились у родных и  знакомых,  с  поддельными  документами  о ранениях лежали в лазаретах... Все наиболее мужественные гибли в боях,  от
тифа, от ран, а  остальные,  растерявшие  за  годы  революции  и  честь  и совесть, по-шакальи прятались в тылах, грязной накипью, навозом плавали на поверхности бурных дней. Это  были  еще  те  нетронутые,  залежалые  кадры офицерства, которые некогда громил, обличал, стыдил Чернецов,  призывая кзащите  России.  В  большинстве   они  являли   собой   самую   пакостную разновидность  так  называемой  "мыслящей  интеллигенции",  облаченной   в военный мундир: от большевиков бежали, к  белым  не  пристали,  понемножку жили, спорили о судьбах  России,  зарабатывали  детишкам  на  молочишко  и страстно желали конца войны.

   








Вернемся к перекличке-перебранке враждующих сторон в "Тихом Доне" и "Огнем и мечом".


«Огнем и мечом»

«Тихий Дон», седьмая часть, глава XXIII

Часть первая , глава XIV:
Люди на байдаках потихоньку просыпались; тотчас же было объявлено распоряжение Кшечовского сидеть тихо так что за утреннюю еду принимались без обычного бивачного гама. Пройди кто-нибудь берегом или проплыви по реке, ему бы даже в голову не пришло, что в излучине этой находится несколько тысяч человек. Коней, чтобы не ржали, кормили с руки. Байдаки, скрытые туманом, затаившись, стояли в камышовой чащобе. То и дело прошмыгивала лишь маленькая двухвесельная лодочка, развозившая сухари и приказы, но в остальном царило гробовое молчание.
   Внезапно вдоль всего рукава в травах, тростнике, камышах и прибрежных зарослях послышались странные и многочисленные голоса:
   -- Пугу! Пугу!
   Молчание...
   -- Пугу! Пугу!
   И снова наступила тишина, словно бы голоса эти, окликавшие с берега, ждали ответа.
   Ответа не было. Призывы прозвучали и в третий раз, но уже резче и нетерпеливее:
   -- Пугу! Пугу!
   Тогда со стороны челнов из тумана раздался голос Кшечовского:
   -- Кто еще там?
   -- Казак с лугу!
   У казаков, скрытых в байдаках, тревожно забились сердца. Этот таинственный зов был хорошо знаком им. Так переговаривались обыкновенно между собою запорожцы на зимовниках, а в военное время приглашали своих собратьев -- реестровых и городских казаков, между которыми многие тайно принадлежали к запорожскому братству.
   -- Что вам надо? -- снова раздался голос Кшечовского.
   -- Запорожский гетман Богдан Хмельницкий, дает вам знать, что его пушки обращены в вашу сторону.
   -- Скажите запорожскому гетману, что наши пушки обращены на берег...
   -- Пугу! Пугу!
   -- Чего еще хотите?
   -- Богдан Хмельницкий, запорожский гетман, приглашает своего приятеля, полковника Кшечовского, побеседовать с ним.
   -- Пусть дает заложников!
   -- Десять куренных?
   -- Хорошо!

....................................................................

Часть вторая, глава XV:

Воины с обеих сторон, приблизившись друг к другу, начали перебраниваться: -- Подходите! Сейчас мы накормим собак зашей падалью, -- кричали княжеские солдаты.

   -- Ваша не годится и собакам!

   -- Сгниете в этом пруду, убийцы!

   -- Кому предназначено, тот и сгниет. Скорей вас съедят рыбы.

   -- Идите лучше сгребать вилами навоз, хамы! Это вам больше пристало, чем сабля!

   -- Хотя мы и хамы, но сынки наши будут шляхтичами, когда родятся от ваших девушек!

   Какой-то казак, очевидно заднепровский, вышел вперед и, приложив руки ко рту, громко крикнул:

   -- У князя есть две племянницы! Скажите ему, чтобы он прислал их Кривоносу.

 

 

   В ночь на 19-е  казаки-хоперцы,  бывшие  в  заставе  против  Вешенской, решили разведать о столь странном поведении  противника;  один  голосистый казак сложил трубою руки, крикнул:    - Эй, краснопузые! Чего же вы дома наши не жгете? Спичек  у  вас  нету?
Так плывите к нам, мы вам дадим!
   Ему из темноты зычно ответили:
   - Вас не прихватили на месте, а то бы сожгли вместе с домами!
   - Обнищали? Поджечь нечем? - задорно кричал хоперец.
   Спокойно и весело ему отвечали:
   - Плыви сюда, белая курва, мы тебе жару в  мотню  насыпем.  Век  будешь
чесаться!
   На заставах долго переругивались и всячески язвили друг друга, а  потом
постреляли немного и притихли.


Приведем обнаруженный А.Г. и С.Э. Макаровыми аналогичный фрагмент из очерка Ф.Д.Крюкова в "Донских ведомостях" за  12/25 сентября 1919 года  (см. А.Г. и С.Э. Макаровы, "Неизвестная рукопись из Донского архива  Федора Крюкова". В кн.: Федор Крюков "Булавинский бунт", М., АИРО-XXI, СПб., Дмитрий Буланин, 2004, с. 33-34,  http://www.philol.msu.ru/~lex/td/?pid=012182&oid=01229 )


 

 – Бросьте, воевать! – доносится с «того» берега, когда-то своего, близко знакомого, а теперь обвеянного зловещей загадочностью.
– А вы покажите – на примере! – отвечает наш берег.
– Что вы, черти, не дадите воды напиться? Воду гнилую тут пьём.
– Погодите, мы вас не так напоим еще.
– За кого воюете? Подумайте; за генералов!
– А вы за кого?
– Мы за Ленина.
– И Троцкого? Вашему Ленину Мамонтов последние волосенки выдергивает.

 

Итак, в случае романа Г.Сенкевича  "Огнем и мечом" мы (уже в третий раз после М. Загоскина http://tikhij-don.narod.ru/Zagoskin.htm и Ф. Сологуба http://tikhij-don.narod.ru/Sologub.htm !) встретились с поразительным фактом использования автором "Тихого Дона" и  "независимо" от него Ф. Крюковым одного и того же фрагмента текста из этого романа. При этом неоднократное использование  в "Тихом Доне" текстов   Сенкевича и Крюкова также не вызывает сомнений.  Четвертый пример, близкий к этим трем - наличие в архиве Крюкова фольклорного заговора, восходящего к тому же источнику (известному только специалистам), что по крайней мере один из заговоров в "Тихом Доне" http://tikhij-don.narod.ru/Aigustov.htm . Вряд ли теперь можно уcомниться, что авторство  "Тихого Дона" принадлежит Федору Крюкову.