На главную
"Тихий
Дон" и Нобелевская премия 1905 г.
Историк А.В. Венков был, по-видимому, первым, кто обратил внимание на
следы
текстов Генрика Сенкевича в "Тихом Доне" (""Тихий
Дон": источниковая
база
и проблема авторства" , М., АИРО-XXI, 2010, с. 33-34). В романе
Сенкевича "Пан Володыевский" персонаж по имени Люшня убивает
татарина Меллеховича, в начале же "Тихого Дона" казак по прозвищу Люшня
активно участвует в убийстве турчанки - жены Прокофия Мелехова. Венков
приводит еще некоторые следы возможных заимствований автором
"Тихого Дона" у Сенкевича
(указ. соч., с. 765-767) из романов "Пан Володыевский" и "Потоп".
В данной работе мы обратимся к
роману Г. Сенкевича "Огнем и мечом" - первой части трилогии
"Огнем и мечом", "Потоп", "Пан Володыевский". Цитаты из
"Огнем и мечом" приводятся по переводу 1902 г. http://az.lib.ru/s/senkewich_g/text_1884_ogniem_i_mieczem_de-valden.shtml
. Фрагменты
из 1-2-й книг (части 1-5) "Тихого Дона" берутся по рукописи "черновой
редакции" по
изданию ""Тихий Дон". Динамическая транскрипция рукописи", М.. ИМЛИ,
2011
(далее - ТДДТР), сканы - на сайте Фундаментальной электронной библиотеки "Русская
литература и фольклор" (ФЭБ); из 3-4-й книг (части 6-8) - по
печатному тексту.
"Огнем
и мечом"
|
"Тихий
Дон"
|
Часть
первая, глава 1:
Летописцы
того времени говорят, что весною в Диких Полях появилась в несметном
количестве саранча и уничтожила посевы и травы, что служило
предвещанием татарских набегов; летом произошло полное солнечное затмение,
вскоре после него на небе появилась комета; в Варшаве жители видели над
городом в облаках
могилу и огненный
крест.
Все усердно постились и подавали милостыню в ожидании моровой язвы,
которая должна была, по уверению некоторых появиться в стране и
истребить человеческий род. Наконец настала такая теплая зима, подобной
которой не помнили даже старожилы: в южных воеводствах реки совсем не
замерзли, а некоторые из них выступили из берегов и затопили
окрестности Часто выпадали дожди. Степь размокла и превратилась в
большое болото, а солнце в полдень до того жгло, что -- о чудо из
чудес! -- в Брацлавском воеводстве и в Диких Полях степь и нивы
покрылись зеленью уже в половине декабря. На пасеках начали
роиться и жужжать пчелы, а в загонах ревел скот.
|
шестая часть, гл. XIII:
И стало так,
словно покрыла
Обдонье туча густым,
непросветно-черным крылом, распростерлась немо и
страшно и вот-вот пригнет к земле тополя вихрем, полыхнет
сухим, трескучим раскатом грома и пойдет крушить и корежить белый лес
за Доном, осыпать с
меловых отрогов дикий камень, реветь погибельными
голосами
грозы...
С утра в Татарском
застилал землю туман. Гора гудела к морозу. К полудню
солнце вышелушивалось из хлипкой мглы, но от этого
не становилось ярче. А туман потерянно
бродил по высотам Обдонских гор,
валился в яры, в отроги и гибнул там,
оседая мокрой пылью на мшистых плитняках мела, на оснеженных голызинах гребней.
Вечерами
из-за
копий голого леса ночь поднимала калено-красный
огромный щит
месяца. Он мглисто сиял над притихшими хуторами кровяными отсветами
войны и пожаров. И от его нещадного немеркнущего света
рождалась у людей
невнятная тревога, нудился скот. Лошади
и быки, лишаясь сна,
бродили до рассвета по
базам. Выли собаки,
и задолго до
полуночи вразноголось начинали перекликиваться кочета.
|
Часть
первая, глава III:
Он
стал любимцем
всего Низовья, скоро сделался предводителем ватаг и превзошел всех
своею отвагой. Богун готов был с одной только сотней идти хоть в
Бахчисарай и сжечь его на глазах хана; он сжигал улусы и местечки,
вырезал жителей, привязывал мурз к лошадиным хвостам, нападал, как
буря, появлялся всюду, как смерть. На море он как бешеный бросался на
турецкие галеры, в самую середину Буджака и лез, как говорится, прямо в
львиную пасть. Некоторые из его походов были положительно безумны.
Менее отважные умирали в Стамбуле на колах или гнили на турецких
галерах, а он всегда выходил из воды сухим и с богатой добычей.
Говорили, что он собрал несметные сокровища, которые скрывает в
днепровских камышах; но не раз видели также, как он грязными ногами
топтал золотую парчу, подстилал коням ковры или, одетый в дорогую
камку, мазался дегтем, выказывая этим свое казацкое презрение к дорогим
тканям и нарядам.
Он
нигде не оставался подолгу. В своих действиях он руководился
обыкновенно только своей прихотью. Приехав в Чигирин, Черкассы или
Переяславль, он гулял иногда с запорожцами до полусмерти; иногда же жил
как монах, не говоря ни с кем слова и скрываясь в степи. Иногда окружал
себя слепцами, по целым дням слушая их игру и пение и осыпая их
золотом. Со шляхтой он был настоящим шляхтичем, с казаками -- самым
диким казаком, с рыцарями -- рыцарем, с грабителями -- грабителем.
Некоторые считали его безумным, и действительно,это была бешеная и
необузданная натура
. Зачем он жил, к чему стремился и кому служил -- он и сам не знал.
Служил он степям, ветру, войне, любви и собственной фантазии.
|
Четверая часть, глава VI
Жил Митька
птичьей, бездумной жизнью: жив нынче - и то хлеб, а назавтра - само дело укажет. Служил он с
прохладцей и несмотря на то, что
бесстрашное сердце гоняло его кровь, не особенно искал возможности
выслужиться -
зато послужной список Митьки являл некоторое неблагополучие: был хозяин его два раза судим - по обвинению в изнасиловании
русско-подданной
польки и в грабеже, за три года войны подвергался
бесчисленным
наказаниям и взыскам; однажды
военно-полевой суд чуть не прилепил
ему
расстрел, но как-то умел Митька выкручиваться из бед, и, хотя и был в
полку на последнем счету, - любили его казаки за
веселый улыбчивый нрав,
за похабные песни (на них был Митька мастер не из последних), за
товарищество и простоту, а офицеры - за разбойную лихость.
Улыбаясь топтал
Митька землю легкими волчьими ногами, было много в нем от звериной этой
породы: в походке увалистой - шаг в шаг - в манере глядеть
исподлобья
зелеными зрачкастыми глазами; даже в повороте головы -
никогда не вертел Митька
контуженную шею - поворачивался всем корпусом, коли
надо было оглянуться.
Вся жизнь его пахла зверем. Весь скрученный из тугих мускулов на широком костяке,
был он легок и
скуп в движениях, терпким запахом здоровья и силы веяло
от него - так пахнет
поднятый лемехами чернозем
в логу.
Была для
Митьки проста и пряма
жизнь, тянулась она пахатной бороздой и он шел по ней
полноправным
хозяином. Так-же примитивно просты и несложны были его мысли: голоден -
можно и
должно украсть, хотя-бы и у товарища, и крал, когда
был голоден; износились сапоги проще простого разуть пленного немца, проштрафился -
надо искупить вину и Митька искупал, ходил в разведку,
приносил снятых
им полузадушенных немцев-часовых, охотником шел на
рискованнейшие
предприятия. В 1915 году
попался в
плен, был избит и изранен
тесаками,
а ночью, изломав до корней ногти, продрал крышу сарая
и бежал, захватив
на память обозную упряжь. Поэтому-то многое и сходило Митьке.
|
Часть первая, глава III:
Но вдруг им овладело сожаление.
Ему было жаль и Богуна, и того, что, связанный данным княгине словом,
он не мог теперь сейчас же погнаться за ним и сказать ему: "Мы оба
любим одну и ту же девушку, поэтому один из нас должен умереть. Вынимай
саблю, казак!"
|
ТДДТР, с.
299; ФЭБ, 2-я часть, с.78-79:
Григорию стало
его безотчетно жалко, но чувство ревности оттеснило жалость; поворачиваясь на скрипящей
подушке седла, крикнул:
- Она об тебе не
сохнет, не горюй!
|
Следующая параллель - перекличка-перебранка враждебных сторон, в первом
случае у Сенкевича и в "Тихом Доне" - враждебных берегов. К ней
мы еще вернемся ниже, пока просто приведем соответствующие фрагменты из
"Огнем и мечом" и "Тихого Дона".
«Огнем
и мечом»
|
«Тихий Дон», седьмая
часть, глава XXIII
|
Часть
первая , глава XIV:
Люди на байдаках потихоньку просыпались; тотчас же было объявлено
распоряжение Кшечовского сидеть тихо так что за утреннюю еду
принимались без обычного бивачного гама. Пройди кто-нибудь берегом или
проплыви по реке, ему бы даже в голову не пришло, что в излучине этой
находится несколько тысяч человек. Коней, чтобы не ржали, кормили с
руки. Байдаки, скрытые туманом, затаившись, стояли в камышовой чащобе.
То и дело прошмыгивала лишь маленькая двухвесельная лодочка,
развозившая сухари и приказы, но в остальном царило гробовое молчание.
Внезапно вдоль всего рукава в травах, тростнике, камышах и
прибрежных зарослях послышались странные и многочисленные голоса:
-- Пугу! Пугу!
Молчание...
-- Пугу! Пугу!
И снова наступила тишина, словно бы голоса эти, окликавшие
с берега, ждали ответа.
Ответа не было. Призывы прозвучали и в третий раз, но уже
резче и нетерпеливее:
-- Пугу! Пугу!
Тогда со стороны челнов из тумана раздался голос
Кшечовского:
-- Кто еще там?
-- Казак с лугу!
У казаков, скрытых в байдаках, тревожно забились сердца.
Этот таинственный зов был хорошо знаком им. Так переговаривались
обыкновенно между собою запорожцы на зимовниках, а в военное время
приглашали своих собратьев -- реестровых и городских казаков, между
которыми многие тайно принадлежали к запорожскому братству.
-- Что вам надо? -- снова раздался голос Кшечовского.
-- Запорожский гетман Богдан Хмельницкий, дает вам знать,
что его пушки обращены в вашу сторону.
-- Скажите запорожскому гетману, что наши пушки обращены
на берег...
-- Пугу! Пугу!
-- Чего еще хотите?
-- Богдан Хмельницкий, запорожский гетман, приглашает
своего приятеля, полковника Кшечовского, побеседовать с ним.
-- Пусть дает заложников!
-- Десять куренных?
-- Хорошо!
....................................................................
Часть
вторая, глава XV:
Воины
с обеих сторон, приблизившись друг к другу, начали перебраниваться: --
Подходите! Сейчас мы накормим собак зашей падалью, -- кричали княжеские
солдаты.
-- Ваша не годится и собакам!
-- Сгниете в этом пруду, убийцы!
-- Кому предназначено, тот и сгниет. Скорей вас съедят рыбы.
-- Идите лучше сгребать вилами навоз, хамы! Это вам больше пристало,
чем сабля!
-- Хотя мы и хамы, но сынки наши будут шляхтичами, когда родятся от
ваших девушек!
Какой-то казак, очевидно заднепровский, вышел вперед и, приложив руки
ко рту, громко крикнул:
-- У князя есть две племянницы! Скажите ему, чтобы он прислал их
Кривоносу.
|
В ночь на 19-е казаки-хоперцы, бывшие в
заставе против Вешенской, решили разведать о столь странном
поведении противника; один голосистый казак сложил
трубою руки, крикнул: - Эй, краснопузые! Чего же вы дома
наши не жгете? Спичек у вас нету? Так плывите к нам,
мы вам дадим!
Ему из темноты зычно ответили:
- Вас не прихватили на месте, а то бы сожгли вместе с
домами!
- Обнищали? Поджечь нечем? - задорно кричал хоперец.
Спокойно и весело ему отвечали:
- Плыви сюда, белая курва, мы тебе жару в
мотню насыпем. Век будешь чесаться!
На заставах долго переругивались и всячески язвили друг
друга, а потом
постреляли немного и притихли.
|
А. Венков отмечает (указ. соч., с. 767), что, как в "Тихом Доне", так и
в романе Сенкевича
"Потоп" используются антисептические свойства
паутины. Но дважды такой пример находим и в "Огнем и мечом".
"Огнем
и мечом"
|
«Тихий Дон»
|
Часть вторая, глава II:
... он
тотчас же послал их за хлебом и паутиной и, когда ему все принесли,
принялся перевязывать раны
молодого атамана с полным знанием дела, которым обладал каждый шляхтич
того времени.
.........................................................................
Часть третья, глава XII:
сбегайте,
господин Харламп, в корчму и велите жиду приготовить хлеба с паутиной. Это не очень-то поможет
покойнику, но помочь ему все-таки надо -- это долг христианина, и ему
легче будет умирать.
Он остановил кровь, залепил ему раны хлебом
|
ТДДР, с. 513; ФЭБ, 3-я часть, с.1, 100-101:
Не спрашивая
согласия он достал из пантронташа патрон, вывернул пулю и на черную
ладонь
высыпал черный порох.
- Добудь,
Михайло, паутины.
Кошевой
концом шашки достал со сруба
хлопчатый
ком паутины, подал.
Острием этой же
шашки Чубатый вырыл комочек земли и смешав его с паутиной и порохом
долго
жевал. Густой тянкой массой он плотно
замазал кровоточащую рану на голове Григория
|
«Огнем
и мечом»
|
"Тихий
Дон",
|
Часть третья, глава XII:
Вдруг
казак движением, знакомым только опытным бойцам, перекинул саблю с правой руки в левую и
ударил так сильно, что Володыевский упал на землю, точно сраженный
громом.
|
Часть
шестая, глава XXXVII:
Был
у Григория
один, ему лишь свойственный маневр, который применял он в атаке.
Он прибегал к нему, когда чутьем и взглядом распознавал сильного
противника,
или тогда, когда хотел сразить
наверняка, насмерть, сразить одним ударом, во что бы то ни
стало. С детства Григорий был левшой.
<...>
И вот,
когда до противника
оставался
какой-нибудь
десяток саженей и тот уже
чуть свешивался набок,
занося шашку,
- Григорий крутым, но мягким
поворотом заходил справа, перебрасывая шашку в
левую руку. Обескураженный противник
меняет положение, ему неудобно рубить
справа налево, через голову лошади, он теряет
уверенность, смерть дышит ему в
лицо... Григорий рушит страшный по
силе, режущий удар
с потягом.
|
Третья часть,
глава IX:
Выезжавшие
и приезжавшие переполняли улицы и подымали шум и споры; всюду было
полно возов, узлов, ящиков, пакетов, коней и солдат разных полков; на
лицах у всех неуверенность, лихорадочное ожидание, отчаяние или
решимость. Поминутно подымалась, словно вихрь, паника и раздавались
крики: "Едут, едут!" -- и толпа, как волна, слепо бежала вперед,
пораженная безумной тревогой, пока наконец не оказывалось, что это
какой-нибудь новый отряд беглецов. А отрядов этих собиралось все больше
и больше. Но какой жалкий вид имели эти солдаты, которые еще так
недавно шли в поход против холопов в золоте и перьях, с песнями на
устах и гордостью во взоре! Оборванные, голодные, истомленные, в грязи,
на исхудалых конях, со стыдом в лице, они скорей были похожи на нищих и
могли только возбуждать сострадание, если бы на жалость и сострадание
было время в этом городе, стены которого каждую минуту могли рушиться
под напором врага. Каждый из этих опозоренных рыцарей утешал себя
только тем, что стыд и позор этот был тогда уделом тысяч сотоварищей.
Они укрывались только первое время, а потом начались нарекания, жалобы
и угрозы;шатались по улицам, пьянствовали по корчмам и шинкам и еще
больше увеличивали беспорядок и тревогу.
|
Шестая часть, глава IV:
Ростов и
Новочеркасск, являвшиеся тылом обровольческой армии, кишели офицерами. Тысячи
их
спекулировали, служили в
бесчисленных тыловых учреждениях, ютились у родных и
знакомых, с
поддельными документами о ранениях лежали в лазаретах... Все наиболее
мужественные гибли в боях, от
тифа, от ран, а остальные,
растерявшие за годы революции и честь и совесть, по-шакальи прятались в тылах,
грязной накипью, навозом плавали
на поверхности бурных дней. Это были еще те нетронутые, залежалые кадры офицерства, которые некогда громил,
обличал, стыдил Чернецов, призывая кзащите России. В большинстве они являли собой самую пакостную разновидность
так называемой "мыслящей интеллигенции", облаченной в
военный мундир: от большевиков бежали, к белым не пристали, понемножку жили, спорили о судьбах России, зарабатывали детишкам на молочишко и
страстно желали конца войны.
|
Вернемся к перекличке-перебранке враждующих сторон в "Тихом Доне" и
"Огнем и мечом".
«Огнем
и мечом»
|
«Тихий Дон», седьмая
часть, глава XXIII
|
Часть
первая , глава XIV:
Люди на байдаках потихоньку просыпались; тотчас же было объявлено
распоряжение Кшечовского сидеть тихо так что за утреннюю еду
принимались без обычного бивачного гама. Пройди кто-нибудь берегом или
проплыви по реке, ему бы даже в голову не пришло, что в излучине этой
находится несколько тысяч человек. Коней, чтобы не ржали, кормили с
руки. Байдаки, скрытые туманом, затаившись, стояли в камышовой чащобе.
То и дело прошмыгивала лишь маленькая двухвесельная лодочка,
развозившая сухари и приказы, но в остальном царило гробовое молчание.
Внезапно вдоль всего рукава в травах, тростнике, камышах и
прибрежных зарослях послышались странные и многочисленные голоса:
-- Пугу! Пугу!
Молчание...
-- Пугу! Пугу!
И снова наступила тишина, словно бы голоса эти, окликавшие
с берега, ждали ответа.
Ответа не было. Призывы прозвучали и в третий раз, но уже
резче и нетерпеливее:
-- Пугу! Пугу!
Тогда со стороны челнов из тумана раздался голос
Кшечовского:
-- Кто еще там?
-- Казак с лугу!
У казаков, скрытых в байдаках, тревожно забились сердца.
Этот таинственный зов был хорошо знаком им. Так переговаривались
обыкновенно между собою запорожцы на зимовниках, а в военное время
приглашали своих собратьев -- реестровых и городских казаков, между
которыми многие тайно принадлежали к запорожскому братству.
-- Что вам надо? -- снова раздался голос Кшечовского.
-- Запорожский гетман Богдан Хмельницкий, дает вам знать,
что его пушки обращены в вашу сторону.
-- Скажите запорожскому гетману, что наши пушки обращены
на берег...
-- Пугу! Пугу!
-- Чего еще хотите?
-- Богдан Хмельницкий, запорожский гетман, приглашает
своего приятеля, полковника Кшечовского, побеседовать с ним.
-- Пусть дает заложников!
-- Десять куренных?
-- Хорошо!
....................................................................
Часть
вторая, глава XV:
Воины
с обеих сторон, приблизившись друг к другу, начали перебраниваться: --
Подходите! Сейчас мы накормим собак зашей падалью, -- кричали княжеские
солдаты.
-- Ваша не годится и собакам!
-- Сгниете в этом пруду, убийцы!
-- Кому предназначено, тот и сгниет. Скорей вас съедят рыбы.
-- Идите лучше сгребать вилами навоз, хамы! Это вам больше пристало,
чем сабля!
-- Хотя мы и хамы, но сынки наши будут шляхтичами, когда родятся от
ваших девушек!
Какой-то казак, очевидно заднепровский, вышел вперед и, приложив руки
ко рту, громко крикнул:
-- У князя есть две племянницы! Скажите ему, чтобы он прислал их
Кривоносу.
|
В ночь на 19-е казаки-хоперцы, бывшие в
заставе против Вешенской, решили разведать о столь странном
поведении противника; один голосистый казак сложил
трубою руки, крикнул: - Эй, краснопузые! Чего же вы дома
наши не жгете? Спичек у вас нету?
Так плывите к нам, мы вам дадим!
Ему из темноты зычно ответили:
- Вас не прихватили на месте, а то бы сожгли вместе с
домами!
- Обнищали? Поджечь нечем? - задорно кричал хоперец.
Спокойно и весело ему отвечали:
- Плыви сюда, белая курва, мы тебе жару в
мотню насыпем. Век будешь
чесаться!
На заставах долго переругивались и всячески язвили друг
друга, а потом
постреляли немного и притихли.
|
Приведем обнаруженный А.Г. и С.Э. Макаровыми аналогичный фрагмент из
очерка Ф.Д.Крюкова в "Донских ведомостях" за 12/25 сентября 1919
года (см. А.Г. и С.Э. Макаровы, "Неизвестная рукопись из Донского
архива Федора Крюкова". В кн.: Федор Крюков "Булавинский бунт",
М., АИРО-XXI,
СПб., Дмитрий Буланин,
2004, с. 33-34, http://www.philol.msu.ru/~lex/td/?pid=012182&oid=01229
)
–
Бросьте, воевать! – доносится с «того» берега, когда-то своего, близко
знакомого, а теперь обвеянного зловещей загадочностью.
– А вы покажите – на примере! – отвечает наш берег.
– Что вы, черти, не дадите воды напиться? Воду гнилую тут пьём.
– Погодите, мы вас не так напоим еще.
– За кого воюете? Подумайте; за генералов!
– А вы за кого?
– Мы за Ленина.
– И Троцкого? Вашему Ленину Мамонтов последние волосенки выдергивает.
|
Итак, в случае романа Г.Сенкевича "Огнем и мечом" мы (уже в
третий раз после М. Загоскина http://tikhij-don.narod.ru/Zagoskin.htm
и Ф. Сологуба http://tikhij-don.narod.ru/Sologub.htm !)
встретились с поразительным
фактом использования автором "Тихого Дона" и "независимо" от него
Ф. Крюковым одного и того же фрагмента текста из этого романа. При этом
неоднократное использование в "Тихом Доне" текстов
Сенкевича и Крюкова также не вызывает сомнений. Четвертый пример,
близкий к этим трем - наличие в архиве Крюкова фольклорного заговора,
восходящего к тому же источнику (известному только специалистам), что
по
крайней мере один из заговоров в "Тихом Доне"
http://tikhij-don.narod.ru/Aigustov.htm . Вряд ли теперь можно
уcомниться, что авторство "Тихого Дона" принадлежит
Федору Крюкову.
|